Равенство в том числе и равенство детей и взрослых. Один из древних идеалов нашей культуры. Высокое достижение современной семейной жизни. Угаданная одаренными педагогами, но далекая от утверждения в правах ценность отношений ребенка и взрослого.
О равноценности существований ребенка и взрослого, о том, что не только родители творят внутренний мир своего ребенка, но и ребенок творит духовную красоту (или ущербность) родителей. В практике равенство детей и взрослых «душевных и житейских забот» видит он главное средство исправления детских несовершенств, в первую очередь эгоцентризма.
И такая практика становится сейчас все более распространенной. Реальное соучастие детей в жизни взрослых, их сотворчество, взаимность любви, помощи, понимания — ежедневный праздник тех семей, которые стремятся к демократической, не авторитарной системе воспитания, к равноправному общению с детьми и равенство детей и взрослых. Когда такие родители утверждают: «Мы с ребенком общаемся на равных», — речь идет, разумеется, не о финансовом или социальном равноправии. Имеются в виду те случаи, когда какие-нибудь вопросы семейной жизни (как провести воскресенье, куда поставить новый диван) решаются совместно с ребенком; когда с детьми советуются, спрашивают их мнение; когда бабушка просит внучку о помощи не только из хитрых дидактических соображений, а потому, что действительно нуждается в ее помощи; когда старшие дети реально участвуют в уходе за малышами; когда папа с сыном что-то мастерят сообща, вдвоем задумывая, планируя и выполняя общее дело; соучастие ребенка в домашнем хозяйстве это не подарок маме к 8 Марта, а семейные будни.
Особенно богаты возможностями подлинного равенства, взаимообогащения ребенка и взрослого ситуации совместного творчества, когда пылкая фантазия малыша помогает взрослому преодолеть, хотя бы немного расшатать жесткие стереотипы восприятия и мышления, а взрослый помогает ребенку в выборе средств выражения его замыслов. И наконец, неиссякаемы возможности равенства чувств, ведь именно взаимность (а не односторонность) любви и привязанности является главным условием психического здоровья всей семьи и каждого ее члена.
Равенство детей и взрослых столь разных созданий, как дети и взрослые, едва ли кем-нибудь может быть понято как одинаковость прав и обязанностей. Понятно: если маленькая дочка берется мыть посуду, это не означает, что она вымоет ровно половину. Она вымоет все и даже не только после завтрака. А мама после этого соберет осколки, протрет всю кухню, переоденет ребенка, выстирает платьице. И не надо видеть в этом эпизоде лишь мрачную сторону «равенства». Соучастие девочки в домашнем быту не иллюзорно, а мама отнюдь не играет в поддавки и не иронизирует, благодаря свою юную помощницу. Мама видит контуры будущего.
Давайте и мы посмотрим на подобные ситуации как на равенство детей и взрослых, данное ребенку «на вырост», с большим опережением. Как в семени заложена возможность дерева, так и в первых детских «Я хочу, как ты!» присутствует возможность будущего равенства. А сейчас? Сын предлагает отцу помощь, и папа, давая ему молоток, нисколько не обольщается, что тот забьет гвоздь. Счастливое волнение ребенка, сама радость дарения, конечно же, с лихвой окупает потраченное время и пережитую тревогу («А есть ли у нас свинцовая примочка!»), но что стоит за гордым отцовским: «Мать! Теперь у тебя в доме два мастера! Лёха молотком орудует, совсем как я!»! Равенство? Или его обещание, которому и сын, и отец одинаково верят и которое, безусловно, приближает заветный идеал.
Так что же такое равенство детей и взрослых? Может быть, оно, как линия горизонта, постоянно отодвигается в даль, в будущее, туда, где ребенок перестанет быть ребенком, обзаведется собственной семьей? Возможно ли вообще подлинное равенство детей и взрослых не там, где детство кончается, а здесь и сейчас? Чтобы обнаружить новые грани этой проблемы, давайте попробуем посмотреть на отношения детей и взрослых с иной ребячьей стороны. Как смотрит малыш на маму с папой? Как правило, снизу-вверх, причем и в прямом и в переносном смысле. Взрослый для маленького ребенка — это существо высшего порядка, центр мира, всезнающий, всевидящий, всё умеющий. Даже вещи послушны его воле: папа запретил трогать его ножик, я взял, и вот расплата — больно порезался. Даже желания и мысли ребенка открыты взрослому: всякая мать умеет предугадать и избежать недовольства своего дитятки, ей понятен его лепет, каждый его жест. Быть любимым, окруженным заботой, теплом, радостью, быть «самым-самым» -естественное состояние ребенка в благополучной семье. И на существо, от которого зависит все счастье и надежность жизни, малыш, естественно, взирает снизу-вверх. А оттуда — снизу — взрослый (даже самый заурядный, но любящий) выглядит немножко волшебником, которого можно попросить зажечь луну. Он кажется идеалом, образцом для подражания, «Я уже как ты!», «Когда я вырасту…», «Когда я стану взрослым.» Вот лейтмотивы детской жизни.
Но как они, пяти-десяти-пятнадцати- летние, могут осуществить свое желание сравняться со взрослыми! Неужели просто ждать, хорошо себя вести и не огорчать маму! А еще — не лезть в лужи, хорошо кушать, не врать, вовремя ложиться спать, читать без запинок, быстро одеваться и возможно получишь равенство детей и взрослых… Очень скучно! И, по счастью, не совсем так. Детвора пользуется не только перечисленными рецептами взросления, есть и другие.
Один из них очень трудный, а за частую болезненный и для детей, для их родителей: отвоевать право на самостоятельность. «Я сам!» трехлетка вырывает у мамы руку на крутой лестнице. «Я сам!» первоклассник вырывает у мамы тетрадь и не дает ей подсказать решение задачи. «Я сам!» одиннадцатиклассник выбирает вуз, работу, друзей.
Я привела примеры самостоятельности, которые умные родители сами предоставляют своим детям, за которую детям умных родителей не приходится бороться. Но даже не всякая умная мать найдет в себе силы смотреть, как сынишка карабкается на высоченное дерево. «Петенька, слезь, дорогой!» «Мамочка, но я умею!» Петенька, я тебя у-мо-ля-ю!» И Петя либо слезет, либо пойдет на скандал. А десятью годами позже этот мальчик, на две головы переросший мать, будет отстаивать свое право возвращаться домой после десяти часов, «Петя, у нас такой опасный район, я вчера возвращалась затемно и так за тебя беспокоилась!» «Мама, я же самбист, и потом… я должен проводить Юлю». Она все понимает, но не всегда может сдержать это деспотичное материнское «Петенька, я тебя умоляю!» снова Петя либо снизойдет к материнской слабости, либо вынужден будет пойти на конфликт.
Но мало того, что самостоятельность дети должны отвоевывать, в присутствии взрослых она никогда не бывает полной. Малыш, научившийся «сам, как большой» застегивать пуговицы, все равно должен прибегнуть к маминой помощи при зашнуровывании ботинок. Дело, конечно, не в том, что взрослые умеют и знают больше, чем дети, и если взрослый не покажет и не поможет, то ребенок не научится. Дело не количественном неравенстве опыт это наживное. Дело все-таки принципиальном неравенстве позиций, ответственности ребенка и взрослого.
Хотим мы этого или не хотим, но, даруя ребенку жизнь, мы не можем, мы не имеем право даровать ему полную свободу распоряжаться этой жизнью по его собственному усмотрению. Взрослый не в силах и не вправе не ограничивать ребенка в его порывах и желаниях. Вы скажете, что и ребенок ограничивает взрослого, что само появление малыша на свет перестраивает: желания мамы и папы, что мы имеем дело со взаимоограничением. Но ведь это утверждение — не более чем речевая метафора: не ребенок ограничивает родителей, а взрослый сам ограничивает себя. Самоограничение умение властвовать собой это как раз то, на что малыш практически не способен. Управление его поведением (в идеале самое мягкое, демократичное) — прямая обязанность взрослых, и в выполнении именно этой работы дети и взрослые не могут быть уравнены в правах и обязанностях.
Первые шаги всегда будут должны натыкаться: не только на естественные шероховатости почвы, но на естественное родительское нельзя: «В лужу нельзя», «Папину газету превращать кораблик не стоит». Но в наших силах внести обязательное ограничение детской свободы максимум педагогического такта. И правы специалисты, предлагающие каждому нельзя немедленно противопоставлять: а это — можно. Правы все те, кто словесные «нельзя» стремится свести к более мягким формам ограничения. Часы, поставленные как можно выше, книжка в плотной обложке, надежно спрятанные хрупкие предметы и лекарства это те же нельзя в форме предупреждения нежелательных действий ребенка, а не их пресечение, одергивание.
В наших силах свести свои «надо» и «нельзя» к минимуму, избегать лишних, иногда и унизительных для ребенка команд: «Поцелуй тетю!» (а она только что неаккуратно ела), «Зайчик, мне холодно, надень кофточку!» (но «Зайчик» в отличие от бабушки прыгает), «Не болтай ногами» (но взрослые стулья слишком высоки, как бы нарочно созданы для болтания ногами, и потом он целые три минуты сидел благовоспитанно!). А это вечное: «Тише! Не шуми! (но ведь я пароход в тумане, если гудеть тихо будет авария).
Талантливые родители всегда стремятся свести такие вынужденные и не во всем справедливые ситуации воспитания к минимуму. Они умеют понять противоречивость своего, поведения подобных ситуациях и четко сознают, что, как писал Я. Корчак, «хороший воспитатель от плохого отличается только количеством сделанных ошибок и причиненного детям вреда… Хороший воспитатель знает, что он делает… в силу укоренившейся традиции, принятого обычая, под железным диктатом существующих условий… Плохой воспитатель полагает, что дети и в самом деле должны не шуметь и не пачкать платье, а добросовестно зубрить грамматические правила»,
Но даже педагогические гении не в состоянии вовсе избегнуть немотивированных приказов и запретов неравноправных ситуаций общения детей и взрослых.
Даже самые бесконфликтные, теплые, гармоничные отношения детей и родителей по природе своей глубоко противоречивы: взрослый старается приучить ребенка к самостоятельности, побуждает к инициативе, свободному волеизъявлению, но этот же взрослый обязан ограничивать детские «хочу» и «я сам», чтобы свобода не выродилась в распущенность, чтобы самостоятельность не обернулась своеволием, инициатива шкодливостью. В этом противоречии между самостоятельностью и зависимостью ребенка от взрослого, между предназначением взрослого пестовать детскую свободу воли или ограничивать ее и состоит парадокс равенства детей и взрослых: в каждой точке, их совместного существования они оказываются одновременно равны и противоположны, противопоставлены друг другу.
C этой точки зрения утверждать, что в воспитании ребенка можно и должно обойтись без классических «надо» и «нельзя» столь же логично как утверждать, что по четвергам можно и должно нарушать закон тяготения. Не стоит только тешит себя иллюзией подлинного равенства детей и взрослых. Кстати, это иллюзия чисто взрослая, детям не присущая. Радующее родительский слух: «Мамочка, а можно мне…»- не только знак благовоспитанности, но и свидетельство того, что ребенок признает право взрослого быть центром детских страстей и ставить границы детской свободе: если не сказано, что можно, значит нельзя. А бесчисленные «Пап, а мы завтра пойдем?», «Деда, а что мы будем делать?» — разве не говорят о том, что ребенок доверяет выбор цепи? Потребность ребенка в контроле и оценке взрослого звучит в вечных «А у меня правильно?», «А у меня хорошо?»
Особенно заметно намерение ребенка передоверять взрослому контроль и оценку своих действий проявляется около семи лет, когда ребенок склонен видеть прежде всего Учителя. По пути в школу первоклассники не забыли выполнить свое первое домашнее задание найти самый- самый-самый красивый осенний лист. Юная учительница собиралась на языке красок осени поговорить с детьми о том, что жизнь не сводится к арифметике, когда у всех получатся одинаковые ответы, что бывают правы все по-разному, по-своему. Но она не учла, что дети спешили стать «Хорошими Учениками», а не эстетами. Прикрепляя свой самый-самый красивый лист к доске, почти каждый ребенок обращался к Елене Дмитриевне: «Правильной», и ее уверения, что правы все, почти никого не устраивали. «А вы все- таки скажите, какой же самый красивый?», «Наверное, вы принесли самый красивый. Покажите!»
B этот трогательный мимолетный период развития в наиболее чистом виде выделена та грань отношений ребенка и взрослого, которая присутствует не столь явно всегда, ибо во всяком взрослом есть и учительская ипостась. И ребенок сам строит отношения с Учителем как неравноправные, перекладывая на хрупкие плечи Елены Дмитриевны целеполагание, планирование, контроль, оценку, почтительно отказываясь от самостоятельности в этих чисто взрослых сферах. Не желая быть узурпатором, ученик с трудом и очень поздно приучается скажем, проверять свою работу: это дело учителя. И получается, что сначала, на ранних этапах детства, взрослый ограничивает самостоятельность ребенка намеренно — реальными приказами и запретами, а позже, когда возрастное разделение функций уже сложилось и закрепилось в стереотипы, взрослый ночинает ограничивать детскую самостоятельность уже против своей воли, буквально своим присутствием. В самом деле, оказалось, что учителю легче всего научить детей контролю, если он сможет устраниться, выйти из ситуации не непосредственного общения с детьми, например приучит их проверять друг друга.
Итак, не равенство детей и взрослых заложено в природе наших возрастных отношений. Но признание естественности неравенства не снимает с нас обязанности ежечасно практиков равноправное общение детьми: если семя не будет посажено, за ростком не ухаживать, древо не вырастет.
Но мы уже убедились в том, что всемогущий взрослый вовсе не все может дать ребенку сам, своими руками. Тем яснее становится необходимость и ценно тех «островков», равноправия, практики равных требований ко всем и каждому, которые появляются в детских компаниях, в совместных играх и занятиях ровесников, равных реально, здесь и сейчас, без всяких оговорок и парадоксов. Психология давно научилась смотреть на ребенка не как на уменьшенного взрослого, а как на существо качественно иной природы. Посмотрим так же на детское общество, качественно отличное и от общества взрослых, общения ребенка со взрослым.
К примеру, как в каждом из этих обществ относятся к правилам, законам и прочим ограничениям? Скажем, правила поведения за столом — это правила взрослых, которые ежедневно вменяются ребенку, но на некоторые отклонения от которых мама смотрит снисходительно. Правила детской игры «в классики» это непреложный закон, малейшее нарушение которого может привести просто к исключению из игры. Перед законом застолья дети и взрослые, разумеет не равны; перед правилами игры все равны, и не кто не может оказаться ровнее другого. «Но я только капельку наступила на черту! Почти не наступила!» «Сама же говоришь наступила. Теперь Танина очередь прыгать!» Почему? Просто потому, что такая игра, потому что мы объединились сейчас, чтобы в нее сыграть, то есть выполнять ее правила, а не хочешь подчиняться играй сам, в свои игры. Не потому, что мы тебя любим или не любим, не потому, плохие или хорошие, потому, что все мы (на время общей игры), должны подчиняться ее законам.
А почему за едой нельзя ставить локти на стол, а вилку надо держать левой руке? Ясно, что причины подчинения, неким правилам иные, это делается не ради обеда (не ради общего дела). И вовсе не потому, что правила более сложны для детского понимания, чем правила игры «в классики».
Задумаемся, почему ребенок соглашается выполнять бесконечные требования взрослых, например, совершенно добровольно берет в руки такой, с естественной точки зрения, бессмысленный, неудобный предмет, как ложка или вилка. Трогательно беспомощные действия годовалого ребенка и показывают, насколько эта железяка для него противоестественна: малыш левой ручкой вытаскивает из супа морковку, кладет ее на ложку и по дороге ко рту роняет. Но мама улыбается, хвалит, кивает, гладит неуклюжую ручку и направляет ее по верному пути. Мама довольна, а ради нее дитя готово на труд и подвиг окультуривания, подчинения нормам и правилам людского общежития. Но когда ложка используется не по ее «культурному» назначению, когда тарелка супа превращается в бушующее «море», а брызги летят отнюдь не на прибрежные скалы, мама хмурится, сердится, может даже шлепнуть ручку-озорницу. Итак, ради мамы, ради любящего человека, ради его похвалы и удовольствия, ради того, чтобы избежать его огорчения и наказания, ребенок начинает выполнять требования взрослого, подчиняется его правилам. Вы скажете: «Ну и прекрасно! Какая разница, что приводит ребенка к овладению нормами и правилами поведения!! Лишь бы овладел!» Ограниченность этого рассуждения отчетливо проявляется, когда ребенок приходит в школу. Нормы логики, правила орфографии и арифметики начинают усваиваться на тех же основа потому что так сказала Елена Дмитриевна, «Нам так сказали! Нас так учили! Этого еще не проходили!» часто слышим мы в ответ на предложение самостоятельно разобраться в каком-то вопросе или сообразить, как решить эту задачу по-другому, короче, красивее, «Как вы думаете, дважды два всегда четыре?» Во всех странах, в каждом классе земного шара детей так учат! «Нет: может быть, в Африке их учителя говорят им по-другому?». Итак, предельно заостряя ситуацию: дважды два столько, сколько скажет учитель, а не столько, сколько требует логика,
Итак, некоторым, правилами ребенок овладевает ради другого человека, некоторым правилам подчиняется ради дела, логика которого задана этими правилами. Первый механизм «окультуривания» действует прежде всего в ситуации общения с любящим взрослыми, второй преимущественно в обществе равных, сверстников и тех ситуациях, когда взрослому удаются подлинно равноправные отношения с ребенком. Но, повторяю, сделать таковыми все сферы общения ребенка и взрослого или хотя бы значительную их часть невозможно.
Кандидат психологических наук Галина Цукерман
