Постепенно, по мере накопления родительского опыта, мне приходила в голову и все более утверждалась мысль, что мы в отношении детей общество странное. Общество, систематически им недодающее чего-то главного… Попробую пояснить.

То, что наше подрастающее поколение — отнюдь не самое лучшее в мире, это сегодня уже звучит не как дерзость, а, скорее, как банальность. Даже если сделаем поправку на известную необъективность старших по отношению к младшим, которая всегда существовала, для этого суждения все равно есть много веских резонов. Неважно дело с нравственностью и трудовой этикой у многих молодых людей, как никогда велика молодежная преступность… все это вещи общеизвестные. Отчего это так? Ответ, к которому многие склоняются: это оттого, что мы с вами служим молодежи плохим примером; оттого, что общество в целом служит плохим примером.

Честное и верное заключение, трудно его оспорить. А все же, если вдуматься, есть в этой покаянной честности что-то не схватывающее всей сути дела. В жизни нашей есть и дурное, есть и хорошее, есть нравственное и безнравственное. Простые примеры (каждый сумеет вспомнить нечто подобное): человек может быть недобросовестным, никудышным работником, и вместе с тем искренне и трудолюбиво строить дом, заботиться о детях, о жене, по части семейных добродетелей хуже некуда, но отличный, верный друг. Словом, нельзя сказать, чтобы подрастающее поколение со всех сторон окружено одним негодяйством.

Вдобавок ссылка на плохой пример общества очень даже может обернуться оправданием воспитательного ничегонеделания. В самом деле: если качество всей нашей жизни плоховато, против этой силы, мы, конкретные воспитатели родители, учителя — что можем поделать? Это вроде погоды жди, пока исправится. Вот это мне очень не по душе, ибо означает: от всей нашей воспитательной деятельности — проку не будет, можем не стараться. Кстати, в дореволюционной России гуляло такое же широкое объяснение, отчего масса людей портится, теряет нравственность, опускается. Объяснение гласило: «Среда заела». Стоит отметить: выдающиеся наши писатели, общественные деятели, вполне признавая давление заедающей среды, все же восставали против списывания на нее индивидуальных капитуляций. Где-то читал: Лев Толстой буквально свирепел, когда слышал «среда заела». И бросался доказывать, что отнюдь не каждого среда способна заесть.

Мне представляется, в неудовлетворительном состоянии дел с нашими детьми виноват еще один, более конкретный дефект то, что я для себя определяю как воспитательский эскейпизм «бегство от воспитания» (escape по-английски значит «избегать», «уклоняться»).

Не отдает ли это каким-то наговором на самих себя? Ведь столько говорим, столько пишем, обсуждая проблемы воспитания. Да и делаем немало пусть зачастую торопливо, не всегда удачно, но делаем. Где же тут бегство от воспитания? А если есть, кому и чему им обязаны?

Полагаю, обязаны прежде всего прошлому. Это прошлое создало в нашем обществе особое, мало где встречающееся отношение к воспитанию, пренебрежительное. Да, такое никогда не провозглашалось открыто. Такое даже, полагаю, и не осознавалось. Напротив, о воспитании говорилось много и с большим напором. Но посмотрите, в каком идеологическом контексте ставилась эта задача? Как она осмыслялась? А вот как. Существовал постулат: бытие определяет сознание, общество, формируют личность. Сомневаться в этом утверждении запрещалось. Вся гуманитарная наука, все политическое воспитание были им проникнуты.

Но что отсюда следовало для воспитания? Если личность формируется системой, а система у нас самая лучшая значит, и личность автоматически получается отличной (за исключением тех, о ком говорят: «в семье не без урода»). Стало быть, чего корпеть над формированием будущего человека, когда это могуче делает общество? И, громогласно провозглашая необходимость воспитывать и воспитываться, мы превратились в общество, которое поставило практическую работу по воспитанию столь низко, как, наверное, мало какое общество подлунном мире. Начисто запущена педагогическая наука со всеми ее утончённостями и дотошностями, с ее психологическими и физиологическими аспектами, с ее необозримым набором приемов, с ее отточенной техникой. Она подменена набором идеологических штампов и житейских банальностей.

Разумеется, теперь мы уже иные, более просвещено смотрим на вещи. А что касается воспитания Его Величеством Социальным Строем, то тут произошла полная смена предпосылок. И сейчас мы уже скорее готовы видеть в нашем обществе негативную, а не позитивную воспитательную силу. Но все эти перемены пока рябь на воде. Потому что, хоть и отреклись мы от прежней идеологической воспитательной химеры, но вовсе еще не выветрились из нас те привычки, традиции, поведение, которые этим настроем были созданы. Мы уже забыли, откуда пришло к нам равнодушие к воспитанию, недооценка педагогики, гигантская общая непросвещенность по ее части (невероятное количество людей, имеющих детей, понятия не имеют, что для воспитания требуются какие-то педагогические познания) Да и в столь популярных ныне суждениях о вине общества перед детьми сидит все тот же железобетонный, только изменивший обличье постулат общество, строй лепят человека.

Ну, а теперь поговорим более конкретно…

Семейный мужской эскейпизм вот c чего проще всего начать! Насколько знаю, женщины не в восторге от того, какую роль в воспитании детей играют мужчины. Претензия, что муж «не занимается детьми», одна из общемировых. Но все же в очень многих странах сужу об этом по разговорам с иностранцами уже стала или становится общепринятой, общераспространенной мысль, что отец должен столько же внимания уделять детям, как и мать. Да и учителями в школах в большинстве западных стран столь же часто работают мужчины, сколь и женщины. Причем не только из-за того, что заработок хорош — он не всегда хорош на фоне иных профессий. Еще и из-за того, что важность мужского участия в педагогической работе общепризнана. У нас же если поговорить, например, с десятком мужчин прямо на улице преимущественно встретитесь с убеждением, что мать (бабушка) вот кто основной воспитатель ребенка. А мужчина для сего занятия годится «постольку-поскольку». Это общественный предрассудок огромной распространенности и действенности. Конечно же, наше идеологическое прошлое здесь приложило руку

У меня жив в памяти пример, как в те времена мужчины напрямик руководствовались «самой передовой теорией» в воспитательной бездеятельности. Это пример моего собственного отца. Добрый он был человек и любящий меня, единственного сына, но насквозь заидеологизированный (он и был «работником идеологического фронта»). Когда я был мальчишкой, он занимался мною до обидного мало только развлекались мы вместе (ездили на стадион, на прогулки). А так, чтобы какие-то советы, «разговоры за жизнь», подсказки ничего этого не было. Позже, став взрослым, я постепенно понял, какой ущерб нанес мне отцовский извечный нейтралитет. И однажды состоялся у меня с ним разговор на эту тему. От него же услышал вот что: «Я считал, что у тебя должно быть все в порядке. Ты же ходил в детский сад, учился в школе, всегда читал литературу». Вот вам привычка к «воспитанию строем»: человек перепоручил общественным институтом воспитывать собственного ребенка, будучи убежден твердо, что дело будет сделано отлично!

Впрочем, у мужского эскейпизма есть, видимо, и неидеологический источник. Какой же?

Когда появляется на свет грудничок, папа на первых порах чаще всего словно бы его слегка сторонится думаю, сознавая свою неприспособленность справиться с этим новым членом семьи. Но когда из грудничка вырастает осмысленное и подвижное существо — тут у папы отношение меняется. По моим наблюдениям, многие отцы активно занимаются детьми трех-десяти лет (примерно так) и получают удовольствие от этой работы: охотно ходят с детьми, ездят куда-то, показывают им что-то, объясняют, рассказывают, поучают, следят за поведением. Правда, когда я в одной публикации высказал это мнение, то получил небольшую, но сердитую женскую почту в том смысле, что ничего подобного и в этот период от мужей проку нет. Но полагаю, что я все-таки прав: «золотая пора» мужского воспитания приходится именно на это время

Однако наступает иная пора, когда ребенок становится подростком. И тут происходит заметное ослабление отцовского усердия. Обратите внимание: когда ребенок мал, отцы, как правило, много и с охотой говорят о нем. Когда подросток, они уже менее разговорчивы. Это точно отражает их отношение: по мере того, как ребенок вырастает, папа нередко отстраняется от его воспитания. Формального отречения, конечно, не происходит, но воспитание превращается зачастую в некую поверхностную процедуру. Если раньше отец ломал голову, как что-то объяснить малышу, старался чему-то научить, то теперь в ходу все больше лаконичный совет или занудливая нотация.

Мне одна учительница рассказывала о своем наблюдении в младших классах: отцы учеников неплохо понимают своих детей и заинтересованно слушают мнения учителей. В старших не блистают ни тем, ни другим. В общем, можно было бы даже сказать, что многие из них в этот период приучаются обозначать воспитание, а не заниматься им всерьез. Косвенно правильность этого вывода доказывает и такое: на свои несколько статей о воспитании подростков я получил немалое число откликов от женщин и ни одного отклика от мужчины. Отчего так происходит? Наверное, есть несколько причин. Первая: отец поначалу увлекается ребенком как «интересным объектом». Но потом интерес насыщается, притупляется. Далее, когда ребенку четыре, пять, шесть лет, взрослый считает себя хозяином положения, советует, объясняет, рассказывает послушно внимающему существу. А ребенок постарше может и не соглашаться, возражать, сомневаться, игнорировать: для многих отцов — это труднопереносимое испытание. Наконец, что лицемерить, мужчина просто пасует перед трудностями. Иметь дело с подростком не так просто.

Я бы даже осмелился сказать: у нас налицо скрытая массовая безотцовщина. Или полу безотцовщина, если угодно. А это явление имеет громадные последствия и воспитательные, и общественные, социальные. Как много у нас пишется, что современный мужчина перестает быть мужчиной, становится слишком зависимым, несамостоятельным… Не потому ли он таков, что вырастал преимущественно под женским, а не мужским надзором? Преимущественно женское воспитание делает детей и заметно нервными, им передается большая женская чувствительность. Наконец, женщине свойственно окружать ребенка повышенной заботливостью — тоже плохая услуга. Оговорюсь: женское воспитание дает не только эти черты, но и многие иные бесценные, необходимейшие. Я замечал, что, например, мальчики, выраставшие только с мамами, в целом мягче, добрее, нежели мальчики, росшие в семье полного состава. Но сейчас речь идет не об оценках женского воспитания в целом, а о тех перекосах, которые возникают, когда оно является практически единственным.

A что с воспитанием общественным?

Увы, и здесь стихия эскейпизма господствует — не может не господствовать. По моему убеждению, у большинства школьных учителей просто нет иного выбора, как всеми способами уворачиваться от воспитательной работы с детьми, подменяя воспитание формальными приемами: распеканиями, резкостью, жалобами родителям. Школьные педагоги чаще всего просто смотрят сквозь пальцы на все ситуации, кроме самых чрезвычайных. Как правило, великолепно видят учителя, когда неладное происходит с тем или иным учеником, но — бездействуют.

C тех пор как я сам кончил школу, много воды утекло. Но не скажу, что воспоминания сохранились плохие. Теперь, когда уже в иной роли пришлось часто бывать в школе, я ее узнал заново и оценил по-другому, впервые поняв, что это такое — наша школа. На перемене надо кричать друг другу в ухо — так вопят ученики. Сплошная толкотня и беготня. Классы — огромные по численности и укомплектованы детьми самых разных способностей н воспитанности. С самого первого взгляда ясно, что попытаться в этих невероятных условиях индивидуально работать с каждым учеником, разбираться в его душе, что-то там медленно и методично выправлять, направлять, развивать — дело безнадежное. Даже реагировать на все ситуации, требующие реагирования, для учителя непосильно. И я отчетливо почувствовал, что учитель, если он хочет в таких условиях работать и сохранять тот минимум самообладания, который ему необходим, должен заставить себя от многого отключаться, множество возмутительных вещей не замечать, с бездной фактов примириться и махнуть рукой, потому что иначе «никаких нервов не хватит».

Но есть и еще одно обстоятельство в нашей школе, которое губит ее воспитательную функцию ее программа. Я не хочу затевать тут разговор о ее перегруженности, сухости, сложности. Все это известно. Давайте поговорим а другом.

Школа — в современном, цивилизованном понимании этого слова есть учреждение воспитательно-образовательное. Именно таково соотношение ее функций: прежде всего воспитание человека (в широком смысле слова — как развитого, просвещенного участника человеческого общежития). И рядом с этим образование как передача ему некоей суммы познаний и навыков. И в странах, чья высокая степень культуры и демократизма нами теперь признается (например, в Швеции, Швейцарии), уже давным-давно сделан упор именно на воспитательную функцию школы. Да что там — теперь в Швеции! в России педагогическая мысль и государственная практика шли к пониманию абсолютной важности воспитания в школе. Подобная школа предполагает программу, акцентирующую внимание на таких предметах и таких способах обучения, которые развивают человека и облагораживают его.

И мы тоже — сплошь и рядом считаем, что наша школа в принципе такова. Что она, по крайней мере, таковой задумана. Иное дело, что из-за той же бедности ее, из-за плохой организации преподавательских кадров все это не получается.
Нет, мы с вами тут ошибаемся. Наша школа такой не задумана — вот в чем вся суть. Низко качественность ее воспитательной функции заложена в ней изначально, заложена с точным и недобрым расчетом. Нам надо понять этот, имеющий огромные последствия факт. Иначе мы никогда не сможем преобразовать школу к лучшему. Наша школа сформировалась, стала на ноги, развернулась в огромную сеть, обзавелась программно-методическими установками в советский период. И до сих пор эта школа в своих основных принципах живет в нашем обществе. Она изменилась, конечно, но пока ещё не в самой своей основе.

А в чем была основа? Школа должна была подготавливать к работе квалифицированные винтики огромного производственного механизма. В советской стране требовались работающие до упора и ничего не смыслящие в делах общества инфантильные граждане. Отсюда — жалкое, догматичное, не творческое преподавание обществоведческих дисциплин, когда перегружают память учеников и не дают работать самостоятельной мысли. Почти во всех странах мира принят принцип дискуссионного прохождения обществоведческих дисциплин — у нас до последнего времени он был немыслим. Почти во всех странах детей знакомят с крупнейшими философскими, нравственными идеями мира (они вовсе не трудны для усвоения), с историей того, как человек века бился над совершенствованием себя и общества. Как это все подавалось у нас — стыдно вспоминать. Зато мы и до сей поры как началось при Сталине вколачиваем в головы непомерное количество сведений из физики, химии, математики, анатомии, зоологии и чего угодно другого. Это мы делаем сейчас уже без сознательного «винтикового» умысла, скорее по инерции, которая вообще является одной из доминант нашей несмелой на преобразования жизни. Совершенно очевидно, что воспитательная роль такой школы — фикция в принципе. И дело не спасают всякие школьные придумки вроде бесед учителей с родителями, создания родительских советов, нотаций и наставлений, щедро адресуемых ученикам. Дело не спасают различные коллективные мероприятия, школьные вечера, экскурсии. Школа может стать воспитательной, только повернувшись к этой задаче всей своей деятельностью, обогатившись новым взглядом на свою роль в обществе. Она должна стать моделью справедливого, культурного общества, гуманным просветителем, а не водокачкой знаний.

A теперь подведем итоги…

Наши дети растут если не в вакууме воспитания, то в весьма разряженной его атмосфере. А мы это плохо замечаем. Семья кивает на детские учреждения они должны воспитывать. Миражная претензия родители миражно верит, что школа — это может сделать. Школа, в свою очередь, стенает, что детей плохо воспитывают в семьях. Все исходят из того, что кто-то другой обладает возможностями. Сплошь и рядом — всеохватывающая стихия эскейпизма, вынужденного и невынужденного, осознаваемого и неосознаваемого. Это даже не ситуация «у семи нянек дитя без глазу», а нечто худшее, потому что няньки-то являются призраками.

Я считаю, что не будет преувеличением оценить эту ситуацию как катастрофическую. Надо точно представлять себе, к чему клонится дело. К преобладанию среди нас общественно невоспитанного человека невежественного социально, бедного духовно, интеллектуально плохо развитого, не умеющего подняться выше эгоистического подхода к любой проблеме. Такие люди, если их много в обществе, становятся фактором развала всего и вся. Они никогда не поддержат никакой разумной политики, никакой разумной организации общества, поскольку все это обязательно требует самоограничения, инициативного соучастия, стремления к гармоничности отношений, готовность к компромиссу в сочетании с твердостью в отстаивании гуманных принципов. Для «дикого» человека все это — собачья чушь, у него один ориентир: личная и немедленная выгода. Он не воспринимает никакой перестройки, если она не означает для него немедленного улучшения лично его положения — либо через поступление больших благ, либо через возможность больше присвоить.

У нас тяжко идет дело с социально-экономическим обновлением. Если оттого, что не умеем, раскачиваемся, совершаем ошибки, — еще слава богу. Такое — преходяще. Но куда страшнее, если трудности порождены преобладанием позиции общественно невоспитанного человека. Скажем, тормозящая роль бюрократии — разве это не воля людей, твердокаменно безразличных к общему благу, общественно невоспитанных? Разве экономически-разрушительная деятельность многих ведомств не отражает такой же подход? A возникновение столь большого числа незаконных деятелей — разве не доказывает, что в огромном количестве проявляет себя тот же «человеческий материал?» А разве не наблюдаем мы инертное отношение немалой части общества к любым преобразовательным проектам? Для общественно невоспитанного человека перестройка — не на хорошо вознаграждаемый добросовестный труд, а поприще для рвачества, для необузданного социального дикарства. И если такой тип человека действительно получит у нас большинство, то какие расчудесные планы преобразований ни выдумывая, все они обречены. Он их вывернет по-своему.

Я не верю, что наше общество деградировало до такой фатальной степени. Но и не сожалею, что высказал то, что высказал. В области воспитания ситуация такова, что лучше «перегнуть палку», описывая ее, чем смягчать. Потому что предпосылкой решительных и масштабных действий должно быть самое острое на взволнованное осознание, сколь бедственна ситуация. Иначе действия могут и запоздать.

Какими они должны быть — это не одной голове решать. Их может отыскать только коллективный разум общества. Но суть ясна. Мы должны покончить со сложившейся традицией малого внимания к воспитанию. Должно перестать быть нашей несчастной особенностью — сводить воспитание к обучению. Мы должны повернуться к совершенствованию человека, как самой первоочередной задаче. Она такова и есть!